Причины и последствия «Этнической революции» 1930-х гг. на Белгородчине (часть I)

В статье Василия Бубликова исследуется радикальное изменение численности и соотношения русского и украинского населения на территории Белгородчины в 1930-е гг. Автором показано, что более чем трехвековой период совместного освоения и проживания русских и украинцев, сохранявших – несмотря на тесное хозяйственное взаимодействие – основные черты отдельных этнических групп, был прерван голодом 1932-34 гг., который стал основной причиной и катализатором многократного сокращения числа украинцев на территории Белгородчины.

В работе впервые публикуются и анализируются результаты переписей населения 1926 и 1939 гг. по малым административно-территориальным единицам того времени (волостям и районам), свидетельствующие о разном уровне этно-демографических потерь районов Белгородчины вследствие голода 1932-34 гг. Проанализированные автором статистические данные и архивные свидетельства показывают вынужденный, «политический» характер «перехода» примерно 400 тыс. украинцев Белгородского региона в состав «русских» (в официальных документах и при переписях) в результате последствий голода 1932-34 гг. и коренного изменения национальной политики в СССР в первой половине 1930-х гг.

Трансформация этнического состава населения территории современной Белгородской области в первой половине XX века в научной литературе практически не исследована, что обусловлено рядом как объективных, так и субъективных причин. Объективные трудности в исследовании этно-демографических процессов на территории Белгородчины (равно как и страны в целом), заключаются прежде всего в том, что результаты переписей населения в СССР первой половины XX столетия были опубликованы лишь по крупным административно-территориальным образованиям (губерниям и уездам, позднее – областям); а во-вторых – практически полной несопоставимостью современного административно-территориального деления и территориального устройства того периода времени.

К субъективным причинам слабого интереса к тематике этно-национальных трансформаций в первой половине XX столетия, по всей видимости, следует отнести табуированность в советское время темы голода и политических репрессий 1930-х гг. Поскольку ключевыми факторами трансформации этнического состава населения Центрального Черноземья в 1930-е гг. стали национальная политика советского государства и последствия жесточайшего голода 1932-34 гг., то становится понятным, что объективное исследование причин этно-демографических изменений 1930-х гг. в советский период было практически невозможным.

К настоящему времени этно-национальные процессы межвоенного периода 1920-30-х гг. на территории Черноземья наиболее полно исследованы в работах двух московских этнографов и историков: Л. Н. Чижиковой [Чижикова, 1988] и К. С. Дроздова [Дроздов, 2010]. Вместе с этим, несмотря на фундаментальность указанных работ, в контексте исследуемой темы труды этих авторов не позволяют, во-первых, количественно рассмотреть динамику численности основных народов на территории Белгородчины и в отдельных её частях (поскольку в них не анализируются сведения переписей населения). Во-вторых, табуированность темы голода и политических репрессий 1930-х гг., их влияния на национальный состав, не могла позволить советским этнографам собрать и тем более опубликовать свидетельства влияния этих катастроф на численность народов и этническую самоидентификацию коренного населения Белгородчины и соседних регионов.

Однако, собранные в российских архивах сведения о национальном составе территорий, ныне составляющих Белгородскую область, позволили впервые сопоставить данные об этническом составе населения региона до и после голода 1932-34 гг. и констатировать революционное изменение численности основных народов Белгородчины – русских и украинцев – в 1930-е гг., ставшее следствием как прямых демографических потерь от голода, так и его социально-политическими последствиями. По данным переписи населения 1926 г. на территории современной Белгородской области проживало 932 тыс. русских (57,5%) и 683 тыс. украинцев (42,1%). Всего через 13 лет перепись 1939 г. фиксирует – 1270 тыс. русских (87,8%) и 170 тыс. украинцев (11,7%). Таким образом, за незначительный по историческим меркам промежуток времени – 13 лет – численность украинского населения на Белгородчине сократилась в 4 раза при росте числа русских в 1,4 раза (таблица 1).

Революционность произошедших в национальном составе населения региона изменений можно в полной мере оценить, лишь рассматривая период 1920-30-х гг. в более широком контексте этнической истории севера Слобожанского края. Российские исторические источники свидетельствуют, что со времени ордынского ига и до строительства Белгородской черты в XVII в. постоянного населения на территории современной Белгородской области практически не было. Впрочем, археологические исследования последних лет ставят под сомнение более ранние представления о почти полной безлюдности этой части Дикого поля. В частности, в западной части современных Белгородской и Курской областей, входивших с 1360-х гг. по 1500-е гг. в состав Великого княжества Литовского, находилось несколько крупных городов-крепостей с постоянным и относительно многочисленным славянским населением [Стародубцев, 2012]. Восточную же часть современной Белгородчины занимала вассальная Великому княжеству Литовскому «Еголдаева тьма», по всей видимости, с славянским и татарским населением [Зорин и др., 2014]. Так или иначе, но в целом плотность населения на указанной территории к XVI-XVII вв., вследствие частых войн, была небольшой.

Таблица 1

Численность основных этнических групп на территории Белгородской области по данным Всесоюзных переписей населения 1926 г. и 1939 г. [рассчитано по: Всесоюзная перепись, 1928; РГАЭ РФ]

После присоединения территории современной Белгородчины к Московскому государству, на протяжении XVII-XVIII вв. происходит интенсивное заселение региона двумя примерно равными по величине колонизационными потоками: русским – приходившим с севера (с территорий нынешних областей Центральной России), и украинским – прибывавшим с запада (прежде всего, из правобережных регионов Украины). Как указывают А. И. Дудка и И. Г. Оноприенко, «в процессе вторичного освоения Днепро-Донского междуречья, …, важную роль играли массовые миграции русского и украинского населения, которые протекали в рамках процессов этнического разделения» [Дудка, Оноприенко, 2011, С. 138]. Причём прибывая на территорию региона, русские и украинцы осваивали и заселяли новые земли, практически не образуя общих поселений, за исключением некоторых крупных городов-крепостей. Как отмечал Д. И. Багалий, «взаимодействие и модификация великорусов и малорусов были крайне незначительны в пределах Слободской Украины в силу того, что жили они в разных селениях и редко смешивались друг с другом путём браков» [Багалий, 1887, С. 238].

В XIX в. интенсивность внешних для региона миграционных процессов резко снижается, территории Воронежской и Курской губерний к этому времени уже представляют собой одни из наиболее плотно населённых губерний. «Стремясь сохранить свои традиции и передать культурный опыт следующим поколениям соотечественников они [русские и украинцы – прим. авт.] стремились заключать браки внутри своих этнических групп» [Дудка, Оноприенко, 2011, С. 141142]. Именно поэтому межнациональные браки (являющиеся основным механизмом этнической ассимиляции) были редким явлением вплоть до индустриализации и урбанизации советского времени (в Белгородском регионе – 1960-70-е гг.). Этнографические материалы, собранные Л. Н. Чижиковой, свидетельствуют, что даже в случае заключения межнационального брака новый член семьи перенимал язык и традиции того села (русского или украинского), куда он (чаще – она) попадал: «Если наша [русская - прим. авт.] женщина выходит замуж в украинское село, она перенимает их разговор и обычаи» (житель Грайворонского района) [Чижикова, 1988, С. 51]. Иначе говоря, смешение двух этнических групп происходило очень медленно и не означало утрату национальной идентичности одной из этнических групп.

Более того, многие современники того периода указывают на большее влияние украинской (в тогдашней терминологии – малороссийской) духовной и материальной культуры на русскую (великорусскую), нежели наоборот. Так, например, в описании этнического состава Курской губернии, изданном в 1868 г., отмечается: «Великороссияне во многом различаются от жителей других губерний и в некоторых отношениях представляют собою как-бы переход к южноруссам. В особенности это заметно в языке Курян, отличающемся каким-то смягчением в произношении многих букв, что наиболее свойственно малорусскому наречию; кроме того употребляется очень много слов чисто малорусских; но в быте и обычаях великороссияне значительно разнятся от малороссиян: они, хотя и зовут свою «избу» по малороссийски «хатою», однако содержат её не в малороссийской чистоте и опрятности» [Списки населенных мест. Курская губерния, 1868, С. 50]. В это же время авторы подчёркивали: «Малороссияне [Курской губернии – прим. авт.] в образе жизни, домоводстве, костюме сохраняют гораздо больше единства с поднепровскими своими собратьями» [Там же, С. 51].

Этнокультурные особенности русского и украинского населения проявлялись практически во всём комплексе хозяйственной и культурной жизни. Вот, например, какие сведения содержатся в «Военно-статистическом обозрении Российской империи. Курская губерния» 1850 г. издания: «Относительно расположения … селений Курской губернии их можно разделить на два разряда: на великороссийские и на малороссийские. У великороссиян селения разбросаны отдельными группами по холмам и оврагам, избы строятся сплошь и редко отделяются двором» [Военно-статистическое… Курская губерния, 1850, С. 64]. «У малороссиян селения почти всегда по близости рек или речек правильно расположены, с улицами, обсаженными деревьями, с огородами, отделяющими белые их хаты одну от другой» [Там же, С. 65]. Значительно различалось и внутреннее устройство, убранство русских изб и украинских хат: «В избах … печи не имеют труб, а притом избы освещаются ночью, большей частью лучиной, то в избах бывает в верху большая копоть от дыма, а внизу сырость и нечистота, от находящихся под полом молодых животных и птиц заводится много насекомых. Изба никогда не белится; печные принадлежности и по-варные орудия не моются, и потому всегда грязны» [Там же, С. 50-51]. «Малороссияне располагают внутренность избы наоборот … Чистота и опрятность главные принадлежности малороссийской избы; поварная посуда моется и высушивается каждый день; поварские орудия и прочие вещи: столы, лавки, моются в субботу или под каждый праздник, печь выбеливают мелом» [Там же, С. 51].

Составители «Обозрения» также фиксировали: «Покрой платья и шапок отличен [у украинцев] от употребляемых русскими, так что по одному верхнему одеянию и шапке можно узнать русский ли идет или малороссиянин» [Там же, С. 55]. Интересны их наблюдения и в общих чертах «характера жителей Курской губернии … у великороссиян: способность к учению и к искусствам, терпение, неутомимая деятельность в трудах, предприимчивость в делах, … при строгости, покорность к властителям, сметливость относительно своих выгод, переимчивость к подражанию, но без точности, способность переносить всякого рода лишения и довольствоваться малым; здравый рассудок природный, неограниченное упование на авось; безотчетное бесстрашие, удальство, почтительность к старости, ненависть к нововведениям, готовность быть руководимым» [Там же, С. 42]. «У малороссиян: мягкость, чувствительность, непостоянство в достижении цели, … робость, вспыльчивость, хитрая откровенность, большая наклонность к учению и искусствам, леность, любовь к праздности, к весельям, упрямство в высокой степени, привязанность к родине, … неспособность переносить ни больших трудов, ни лишений, чувство самосохранения в высшей степени; … беспечность в домашней жизни, вообще недоверчивость к русским и не любовь к ним» [Там же, С. 42-43].

Даже в религиозной сфере, несмотря на общую принадлежность к православию, наблюдались определённые различия в традиционно-обрядовой части и в отношении к старообрядчеству: «русские, малороссияне и цыгане исповедуют одну православную веру; но русские разделятся на православных и раскольников …, а православные [русские] отличаются в некоторых обрядах от малороссиян … между малороссиянами и цыганами никогда не было и теперь нет ни одного раскольника. Кажется причиной этого всегдашнее недоверие их к русским» [Там же, С. 169-170].

Аналогичные тенденции прослеживались и в Воронежской губернии, на территории которой располагались нынешние восточные районы Белгородской области: «Малороссияне почти во всем отличаются от русских: наречие их совершенно особое, платье также отличается покроем» [Военно-статистическое… Воронежская губерния, 1850, С. 33].

Во второй половине XIX в. одним из характерных признаков межнациональных взаимоотношений «становится синтез русских и украинских элементов: традиции, обычаи, одежда, языки и диалекты, песни, сказки и предания смешивались, но каждый из народов сохранял свои историко-культурные достижения и осознание национальной идентичности» [Иванов и др., С. 12].

Проведённая в 1897 г. перепись населения зафиксировала значительные внутрирегиональные различия в соотношении двух крупнейших народов. Так, доля русских была максимальной в Старооскольском (91,4%), Белгородском (78,0%) и Корочанском (65,3%) уездах [рассчитано по: Демоскоп Weekly]. Украинцы (малороссы) составляли большинство в четырех из семи уездов Курской и Воронежской губерний (территории которых теперь входят в состав Белгородской области) – Бирючинском (70,2%), Грайворонском (58,9%), Валуйском (51,1%) и Новооскольском (51,0%) [Там же].

Таким образом, если суммировать численность двух этнических групп по уездам, территории которых в настоящее время полностью или большей частью находятся в составе Белгородской области, то в 1897 г. соотношение составляло: 55,9% – русские, 43,7% – украинцы.² Однако здесь необходимо отметить, что уезды являлись очень крупными административно-территориальными единицами (например, на территории Грайворонского уезда ныне располагаются 5 районов), и при их выделении этнические особенности населения никак не учитывались. Поэтому указанное соотношение отнюдь не обозначает, что русские и украинцы жили совместно в одних поселениях, в указанных выше соотношениях. Большинство населённых пунктов (особенно сельских) сохраняли чёткий этнический характер: русский или украинский. Даже города, традиционно являющиеся более полиэтничными, нежели сельская местность, были на рубеже XIX-XX вв. как правило мононациональными. Так, например, в Старом Осколе относительное число русских по переписи 1897 г. составило 98,2%, а в Бирюче, напротив, преобладало украинское население – 82,3% [Там же].

Иначе говоря, приведённое выше соотношение русских и украинцев в населении Белгородчины по переписи 1897 г. (56% и 44% соответственно), скорее указывает на долю числа населённых пунктов, заселённых русскими и украинцами. То есть, например, если в Грайворонском уезде соотношение русского и украинского населения составляло 41% и 59% соответственно, то это обозначает, что на территории уезда около 60% сёл были украинскими, а около 40% – русскими.

Свидетельством справедливости этого утверждения (помимо многочисленных этнографических материалов, собранных Л. Н. Чижиковой и иными учёными) являются статистические сборники серии «Списки населённых мест Российской империи». Так, например, в сборнике по Воронежской губернии (по сведениям 1859 г.) по каждому поселению губернии указана этническая группа его «занимавшая» [Списки населенных мест… Воронежская губерния, 1865, С. 32-34].

Следующая после переписи населения 1897 г. полноценная перепись была проведена почти через три десятилетия – в 1926 г.³ Несмотря на выпавшие на межпереписной период грандиозные потрясения – Русско-японскую войну, переросшую в революцию 1905-1907 гг., Первую мировую и Гражданскую войны – перепись 1926 г. показала, что на этническом составе населения исследуемого региона эти события практически никак не сказались. Поскольку результаты переписи 1926 г. были опубликованы в разрезе не только уездов, но и малых административно-территориальных единиц того времени – волостей, то в настоящее время существует возможность более точного сопоставления (нежели по результатам переписи 1897 г.) данных по национальному составу территории в современных административно-территориальных границах Белгородской области. В таблице 2 представлены данные об абсолютной и относительной численности основных этнических групп региона волостей и городских поселений, находящихся в настоящее время на территории Белгородской области.⁴

Таблица 2

Национальный состав административно-территориальных единиц (волостей и городских поселений) Воронежской и Курской губерний по данным переписи населения 1926 г., территории которых в настоящее время находятся в составе Белгородской области [Всесоюзная перепись, 1928]

Волости и города, входившие в Воронежскую губернию

Волости и города, входившие в Курскую губернию

Перепись 1926 г. констатировала, что сложившийся на протяжении XVI-XIX вв. этно-национальный состав региона остался, несмотря на все потрясения первой четверти XX в., практически неизменным. Соотношение русского и украинского населения в регионе осталось примерно на том же уровне, что и в конце XIX в.: русские – 57,5%, украинцы – 42,1%, общая численность всех остальных народов составила менее 0,4%.

Кроме того, практически неизменными остались и территориальные особенности расселения русского и украинского населения по территории северной Слобожанщины. Из числа 42 волостей, территории которых ныне находятся в Белгородской области, русские составляли большинство в 24, украинцы – в 18. Русские преобладали в северной части современной Белгородчины, в основных городах и в районах, окружавших Белгород и Валуйки. Наиболее «русскими» волостями были: Шаховская (ныне часть Прохоровского района) – 99,7%, Верхопенская (Ивнянский р-н) – 99,1%, Скороднянская (Губкинский и Прохоровский р-ны) – 99,1%, Старооскольская (Старооскольский р-н) – 97,1%, Шаталовская (Старооскольский р-н) – 95,2%. Кроме того, русские составляли большинство в 9 из 11 городских поселений региона. Максимальную долю русское население составляло в городах: Старом Осколе (96,6%), Новом Осколе (90,9%), Валуйках (88,3%) и Белгороде (88,1%) – таблица 2.

Украинцы составляли абсолютное большинство в приграничных с УССР районах – на западе, юге и востоке современной Белгородской области. Самыми «украинскими» волостями были: Ровеньская (сейчас Ровеньский р-н) – 94,7%, Николаевская (Алексеевский, Вейделевский и Ровеньской р-ны) – 91,5%, Краснояружская (Краснояружский р-н) – 88,2%, Луценковская (Алексеевский р-н) – 87,7%, Грайворонская (Грайворонский р-н) – 86,2%. Также украинцы составляли большинство во втором по величине населённом пункте региона – пгт. Борисовка (93,0%) и в г. Короча (59,0%) – таблица 2.

Непосредственное примыкание украинских по этническому составу волостей Воронежской и Курской губерний к УССР позволяло руководству Украины в 1920-е гг. неоднократно поднимать перед союзными властями вопрос о справедливом территориальном размежевании с РСФСР. Как отмечал выдающийся историк Слобожанщины, академик Д. И. Багалий, участвовавший в дискуссиях о территориальном размежевании, «часть… уездов Курской и Воронежской губернии являлись в отношении колонизации продуктом смешанной великорусско-украинской колонизации с очевидно преобладающим количественно украинским этнографическим элементом», а потому должны быть переданы в состав УССР [Борисёнок, 2006, С. 102]. Впрочем, российские губернские власти были настроены резко против пересмотра границ по этническому принципу, а союзные власти, начавшие в этот период осуществление практики «коренизации»,⁵ не поддержали этих предложений официального Харькова, сославшись на «частую смену границ» [Там же, С. 101-105].

Указанные выше особенности распределения русского и украинского населения по территории Белгородчины нашли и своё картографическое отображение на множестве этнографических и лингвистических карт того периода времени. В данной работе мы приведём фрагмент немецкой этнографической карты 1941 г. издания, эмпирическим материалом для которой стали как раз сведения, полученные по результатам переписи населения 1926 г. (рис. 1).

Как хорошо показано на фрагменте карты, самым большим украинским этническим массивом в российских губерниях северной Слобожанщины в 1926 г. был юг Воронежской губернии, где на пространстве от Волоконовки (на западе) до Новохопёрска (на востоке) и от Острогожска (на севере) до Ровеньков и Кантемировки (на юге) в 38 волостях (разных уездов) проживало l,4 млн. человек, из которых l,0 млн. составляли украинцы (70%) и 0,4 млн. – русские (29%) [рассчитано по: Всесоюзная перепись, l928]. В этом регионе русские составляли большинство лишь в 4 волостях, а украинцы в 34, причём в l2 из них доля украинцев превышала 90%. Недаром побывавший в этих местах в l942 г. известный кинорежиссёр и писатель А. П. Довженко зафиксировал: «в Россоши [центральном городе этого региона, ныне Воронежская обл.] украинскую речь слышишь куда чаще, чем в Киеве» [Довженко, 20l3, С. 208].

1920-е гг. были эпохой реализации относительно либерального подхода в национальной политике советского государства – «коренизации» общественной и государственной сферы. В Центральном Черноземье, учитывая, что основным этническим меньшинством (а в южных районах – большинством) являлись украинцы, то и к практике коренизации в этом регионе чаще всего применяли термин «украинизация». Вместе с этим, сам термин «украинизация» не совсем удачен, т.к. «обращение народа к своей государственности, своим корням, своей культуре и историческим традициям не может быть украинизацией» [Борисёнок, 2006, С. 8], это скорей восстановление культурного равноправия народов в одинаковой степени участвовавших в заселении и освоении севера Слобожанского края.

Так или иначе, суть «украинизации» заключалась в широком комплексе действий по организации государственных и общественных институтов на родном для местного населения языке: «от школьного образования и перевода обучения на украинский язык до выделения национальных районов и сельсоветов» [Дроздов, 20l0, С. l7]. К. С. Дроздов в качестве основной цели политики «украинизации» на территории РСФСР называет «желание поставить под жесткий партийно-идеологический контроль стихийную («самостийную») культурно-просветительскую работу беспартийного учительства и интеллигенции» [Там же, С. l8-l9]. «В ходе советской украинизации к началу 1930-х гг. в Центральном Черноземье была впервые создана государственная украинская школа, украинская печать, формировалась, хотя и с трудом, новая советская интеллигенция из украинцев-селян» [Там же, С. 23].

Важно также отметить, что к началу реализации практики «коренизации» в 1923 г., огромные крестьянские массы (равно русские и украинские) были, как правило, безграмотны (по данным переписи l926 г. в Воронежской и Курской губерниях неграмотными были 64% русских и 58% украинцев [рассчитано по: Всесоюзная перепись, l928]), а потому процесс внедрения украинского языка в образовательной сфере чаще имел характер не перевода языка обучения в школах с русского на украинский, а создания абсолютно новых школ, курсов ликбеза и т.п., с украинским языком обучения. В этом смысле, русское и украинское крестьянство к 1930-м гг. находилось в примерно равных культурных условиях, что являлось одним из факторов, препятствующих ассимиляционным процессам. Иначе говоря, массовая малограмотность сельского населения консервировала этнокультурные особенности русских и украинцев в Центральном Черноземье, а украинская культура (в частности язык) не воспринималась как нечто «отсталое». После же перевода в 1933 г. всего образования, прессы и делопроизводства в этнически украинских районах на русский язык, отсутствие возможности получить образование на родном языке и, как следствие, возможности сделать карьеру, продвинуться по социальной лестнице используя украинский язык – все это привело к тому, что в массовом сознании всё украинское стало восприниматься как «отсталое», «сельское», позже – «колхозное».

Таким образом, к 1930-м гг. на территории северной Слобожанщины русское и украинское население проживало, сохраняя этнокультурные особенности и идентичность, на протяжении десяти-пятнадцати поколений (с XVI-XVIII вв.). Однако, в 1930-е гг. происходит слом сложившегося в течение нескольких веков этнического баланса, когда по выражению В. М. Кабузана, происходит «катастрофическое снижение абсолютной и относительной численности украинцев» [Кабузан, 2006, С. 333].

Список литературы

1. Багалий Д. И. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства. М.: Имп. о-во истории и древностей рос. при Моск. ун-те, 1887. 614 с.

2. Борисёнок Е. Феномен советской украинизации. 1920 – 1930-е годы. / Институт славяноведения РАН. М.: Европа, 2006. 256 с.

3. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Том XIII. Часть 2. Воронежская губерния. СПб: Департамент генерального штаба, 1850. 264 с.

4. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Том XIII. Часть 3. Курская губерния. СПб: Департамент генерального штаба, 1850. 331 с.

5. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Том III. Центрально-черноземный район. Средневолжский район. Нижне-волжский район. М.: Издание ЦСУ Союза ССР, 1928.

6. Демоскоп Weekly: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus_lan_97_uezd.php.

7. Довженко А.П. Дневниковые записи, 1939-1956. Харьков: Фолио, 2013. 879 с.

8. Дроздов К.С. Государственное регулирование русско-украинских национальных отношений в Центральном Черноземье (1923-1933 гг.): автореф. дисс. … канд. истор. наук. М., 2010. 30 с.

9. Дудка А.И., Оноприенко И.Г. Этнокультурный синтез в великорусских губерниях юга России в пореформенный период (на примере Курской и Воронежской губерний) // Научные ведомости БелГУ. Серия: История. Политология. Экономика. Информатика. 2011. № 19 (114). Выпуск 20. С. 138-144.

10. Жиромская В.Б. Демографическая история России в 1930-е годы. Взгляд в неизвестное. М.: РОССПЭН, 2001. 280 с.

11. Кабузан В.М. Украинцы в мире: динамика численности и расселения. 20-е годы XVIII века – 1989 год. М.: Наука, 2006. 658 с.

12. Культурно-национальные особенности населения Воронежской области / сост. В.А. Иванов, В.В. Макаров, Л.Ф. Попова. Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2013. 212 с.

13. Курский край сквозь века. / А.В. Зорин, Г.Ю. Стародубцев, А.А. Чубур, А.Г. Шпилев. Курск: Полстар, 2014. 256 с.

14. Российский государственный архив экономики (РГАЭ РФ), фонд 1562, опись 336, Д.Д. 966-1001 («Национальный состав населения по СССР, республикам, областям, районам»), Д.Д. 256-427 (табл. 26 «Национальный состав населения районов, районных центров, городов и крупных сельских населенных пунктов»).

15. Списки населенных мест Российской империи, составленные и издаваемые Центральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел. Том IX: Воронежская губерния: по сведениям 1859 года / Обраб. Н. Штиглицом. СПб.: Издание Центрального статистического комитета Министерства внутренних дел, 1865. 157 с.

16. Списки населенных мест Российской империи, составленные и издаваемые Центральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел. Том XX: Курская губерния: по сведениям 1862 года / Обраб. ст. ред. А. Артемьевым. СПб.: Издание Центрального статистического комитета Министерства внутренних дел, 1868. 205 с.

17. Стародубцев Г.Ю. Городище Царский Дворец – замок Великого княжества Литовского на границе с Золотой Ордой (находки в ходе исследований 1997–2010-х гг.) // Золотоордынская цивилизация. 2012. Вып. 5. С. 317-325.

18. Чижикова Л.Н. Русско-украинское пограничье. М.: Наука, 1988. 256 с.