«Валуйские события». Рассказ В. П. Акимова-Махновца

-1-

Написан в Женеве в 1906 году

Это было в августе месяце 1905 года. Учителя и учительницы у нас в Валуйском уезде Воронежской губернии целиком были захвачены освободительным движением. Они искали только случая собрать самих крестьян со всего уезда, чтобы обсудить сообща нужды крестьянства и способы борьбы. Воспользовались манифестом 18-го февраля, в котором говорилось, что население имеет право обсуждать на общих собраниях свои нужды и доводить о них до сведения правительства.

Союз Валуйских земских учителей и учительниц составил список наиболее сознательных крестьян из всех 13-ти волостей уезда и просил Земскую Управу созвать их на съезд. Союз учительский хотел созвать как можно больше народу, человека по два от каждого общества. Управа же, наоборот, хотела всячески сократить списки. Порешили созвать потри ходока от каждой волости. Список составленный учительским союзом также подвергнулся тщательным поправкам в Управе: помещики настаивали, чтобы из него были удалены самые деловитые крестьяне, а так как все это дело было в руках Управы, то она и обделала его по-своему: нежелательные для помещиков крестьяне просто не получили извещений о съезде и не попали на него.

Приглашение крестьян в город, в Управу, произвело в деревнях большое впечатление. «Ну вот настало время, теперь и мужиков стали спрашивать о том, как надо дела вести…» Крестьяне собирались в избах и давали наказы тем, кто был вызван в Управу, чтобы сказали там «на счет земли…»

На этот съезд Управа пригласила всех уездных земских гласных, по преимуществу помещиков. Всего съехалось человек около ста. Учителей, врачей и вообще служащих в земстве Управа не хотела даже допустить на собрание: она хотела сделать собрание закрытым. Но служащие в земстве настойчиво требовали, чтобы собрание было открытым, их поддержали крестьяне, тем более что со многими из них приехали односельчане, чтобы послушать, о чем будет речь.

Управа уступила, но старалась как можно больше создать членов съезда от тех, кто присутствовал на собрании в качестве слушателей.

Крестьяне ждали с нетерпением начала собрания, желая тот час же поднять вопрос о земле. Председателем собрания был председатель Земской Управы барон Будберг, конституалист-демократ, богатый помещик Валуйского уезда, владеющий тремя тысячами десятин земли, молодой еще человек лет 36-ти. Он когда-то, будучи студентом, сидел в тюрьме за противуправительственные речи и теперь сочувствовал крестьянскому движению, но как помещик боялся вызвать против себя упреки помещиков, а потому все время метался из стороны в сторону. Он открыл собрание речью о том, что жизнь деревни; по царскому указу, манифесту 18-го февраля, все граждане должны обсудить меры для поднятия своего благосостояния и настоящее собрание должно заняться этим. С своей стороны Управа предлагает обсудить вопрос об устройстве корзиночной мастерской для обучения населения этому полезному мастерству и о закупке хлеба для продажи его по покупной цене крестьянам, сильно

-2-

пострадавшим в этом году от неурожая, а так же о закупке корма для скота.

Крестьяне с огорчением увидели, что тот вопрос, который им казался самым важным и из-за которого они ехали на съезд, вопрос о земле, совсем не поставлен на очередь. Однако они не решились это высказать и собрание приступило к обсуждению предложенных Управой вопросов.

Насчет корзиночной мастерской говорили главным образом помещики, доказывавшие, какие огромные услуги может оказать крестьянам корзиночное ремесло. Крестьяне молчали.

Насчет голодающих помещики предлагали испросить у правительства в долг денег, закупить хлеб на стороне и продавать его как можно дешевле голодающим. Крестьяне возражали, что народ так обеднел, что не будет в силах покупать хлеб даже и по той цене, по какой его закупит Земство на стороне в большом количестве. Хлеб надо раздавать даром, в долг, иначе голодающим придется по-прежнему голодать и умирать. Но и тут крестьяне говорили мало: их тяготила мысль, что не об этом им следует говорить, не о том, как вывернуться еще раз из беды, а о том, как надо перестроить всю жизнь по-новому, по-хорошему. Помещики заявили, что на раздачу крестьянам хлеба в долг у Земства не хватит денег.

Споры шли спокойно и вяло. Собрание быстро порешило с вопросом о покупке соломы для сечки скоту и о том, какую присыпку закупят для этой цели. Барон Будберг был хорошим и опытным хозяином. Он посоветовал закупить на сахарных заводах сахар на тех же основаниях, как закупается спирт для потребления иного, чем спиртные напитки. Такой спирт подкрашивается и тем делается негодным для питья и тогда продается без акциза по очень дешевой цене. Так можно было поступить и с сахаром, подмешавши к нему соль. При таких условиях, по мнению барона, это было бы самою дешевою присыпкою для скота.

Наконец встал один из крестьян и с нерешительным видом заговорил о том, что хотя и полезно устроить продажу хлеба, соломы и присыпке по ценам дешевле розничных, что и корзиночная мастерская дело полезное, однако же крестьяне полагают, что тут следовало бы говорить о более насущных и коренных нуждах деревни, и что такою является прежде всего безземелье.

Председатель тотчас же перебил говорившего и сказал, что этот вопрос не входит в порядок занятий настоящего съезда, но крестьяне дружно поддержали того, кто заговорил о земле. Тогда присутствовавший в публике доктор Станкевич попросил дать ему слово. Председатель было воспротивился этому, но собравшиеся на собрание земские служащие и съехавшиеся крестьяне настойчиво поддержали доктора, и слово ему было дано.

Он говорил о том, в каком бедственном положении живет русский крестьянин, как страшно он страдает от нужды, от болезней и от всего неустройства жизни. Он указал на то, как мало чиновники и правительство заботятся о народном горе и заявил, что только созыв народных представителей со всей страны может обеспечить народу удовлетворение его нужд, дать ему то, в чем так нуждается крестьянство — землю и волю.

Как только он кончил свою речь, председатель, боясь, что и другие станут говорить об этом же, поспешил объявить заседание закрытым, посоветовал крестьянам ехать по домам и у себя пообдумать и пообсудить затронутые на съезде вопросы, обещая и впредь каждый месяц созывать такие же съезды.

Этим и закончился съезд, от которого крестьяне так много ждали. Опечаленные

-3-

уходили они из Управы. Единственною речью глубоко их взволновавшею была речь доктора. И так как он сказал, что все что он говорил желающие могут прочитать в книжке Герденштейна и Мануйлова, продающихся здесь же в Валуйках в Земской складе, то они тотчас же отправились разыскивать эти замечательные книжки.

Большой, светлый зал Земского дома, где помещался Земский склад, обычно служивший местом встречи для всех валуйских граждан, интересовавшихся общественными делами и на этот раз был полон учителями, врачами и другими земскими служащими. Все ждали с нетерпением узнать, к чему приведут заседания съезда, и когда крестьяне пришли за книжками, все начали их расспрашивать об их впечатлениях от события.

Крестьяне выражали полное свое неудовлетворение от съезда и задавали целый ряд вопросов. Одно дело, на первый взгляд, маловажное, особенно всех их занимало: как это может быть, что по словами барона Будберга, самым дешевым кормом для скота вместе с соломою может быть сахар? Тот самый сахар, от которого по его дороговизне должны отказываться крестьяне даже в праздничные дни, вдруг становился дешевле трухи, как только в него было подбавлено немного соли? Это показалось чем-то таинственно чудесным и до того странным, что крестьяне просили им объяснить это загадочное явление, точно оно было таким же для них важным, как задача добыть землю.

Оно и точно, что причины делавшие таким дорогим сахар были очень важны для крестьянской жизни. Сам по себе сахар очень дешев и каждый мог бы им пользоваться в волю, но правительство накладывает огромный налог (акциз) на каждый фунт сахара и утраивает его цену. Этот налог не заметен для плательщика; народ не замечал, что на сахаре, на чае, на водке, на спичках, на всем, что ни покупалось для обихода жизни, переплачивались огромные деньги, составлявшие такой громадный доход государства, что величину его даже трудно себе представить, так что тысячи тысяч рублей составляют только одну тысячную долю всех этих богатств.

Когда учителя объясняли это, перед глазами крестьян выступала какая-то чудовищная пропасть между их нищетою и теми неисчислимыми тысячами денег, которые с них же незаметно собирались. И куда же деваются все эти богатства? На что они уходят? Жутко подумать: они идут на жалование тех самых чиновников, начальников, которые угнетают народ и с насилиями и обидами которых так хорошо знаком каждый мужик. Они идут на содержание войска, которое усмиряет крестьян, когда они начинают добиваться себе земли и воли; словом, они идут на борьбу против народа.

Таинственная связь между обычной жизнью крестьянина и всем устройством государства, связь между нуждами и горями мужика и надменною гордостью и силою чиновников и начальства точно призрак вдруг встала перед людьми, которые только что перед тем надеялись найти правду на общем совете с помещиками и чиновниками.

И вот когда барон Будберг закрыл разрешенный правительством съезд, тогда-то только и начался настоящий крестьянский съезд, настоящие искренние беседы о горе деревенской жизни и о правде, которую так старательно скрывают от народа сильные мира сего.

Страшная правда эта, которая столько времени была тайною для измученной деревни, вдруг встала здесь на этом незаконном собрании учителей, врачей и крестьян и скрепила их всех вместе, сблизила их потому что они вместе теперь знали и обсуждали то, что есть самого

-4-

важного и мучительного в деревенской жизни, и о чем не позволяют говорить, не позволяют думать.

Как же быть? Что делать? Как раскрыть эту тайну всем тем односельчанам, которые наказывали ходокам твердо стоять на съезде за землю и волю? Как вывести на чистую воду? Об этом долго, долго велись речи на этом неожиданном собрании. Может быть, помещики давно уже успокоились, видя, что ихний съезд с крестьянами так быстро и так мирно кончился, а крестьяне за полночь все еще вели беседу, на скоро закусив тут же в книжном складе.

Вот что нужно делать. По всей России уже идет среди крестьян движение, всюду организуется Всероссийский Крестьянский Союз. Валуйские волости тоже должны присоединиться к этому Союзу и вести общими силами борьбу за Землю и Волю. Союз будет требовать созыва народных выборных всеобщим прямым, равным и тайным выбором. Народные выборные должны будут постановить передать всю землю тем, кто сам своим трудом может и хочет ее обрабатывать. От начальства и от господ ничего нельзя ожидать хорошего. Они для того и созвали этот съезд, чтобы отвлечь крестьян от Крестьянского Союза, но именно этот бесполезный съезд показал, что нужны иные съезды, не те, которые созываются начальством, не те, где крестьянам приходится молчать перед барами, а такие как тот, который состоялся неожиданно, на котором соединились крестьяне и мужитские доброхоты. Вот было ясное, определенное и важное общее дело.

На другой день рано утром крестьяне снова явились в склад, получили книжки, адреса для писем, и условившись снова съехаться, как только будет налажено дело, отправились по домам.

Деревни ждали с нетерпением поехавших на съезд. И вот приехали они и рассказали, что узнали. Пошли разговоры по избам. То, чего ждали, не оправдало надежд. Может быть, и на этот раз деревня стерпела бы неудачу, стерпела разбитые надежды. Но ходоки принесли из Валуек чудные вести: оказалось, что где-то на стороне уже собираются силы для того, чтобы отвоевать то, чего было нельзя получить миром. Какие-то особенные люди там, в Валуйках, рассказали, объяснили ходокам неслыханное дело. И что всего удивительнее, люди эти были те самые, которых крестьяне и раньше знали и видели, учителя, доктора, фельдшерицы, и говорили они о таких вещах, которые у каждого были перед глазами. Почему же никто этого раньше не замечал?

Повсюду открылись такие люди, которые давно уже думали о мирских делах и страдали за правду. В одной волости оказался кузнец, давно уже читавший книжки о наших порядках и непорядках, в другой искатель правды, скитавшийся по свету, приносил от времени до времени тревожные слухи о новых людях, стремящихся к общему благу, в третьей сам священник был печальником народным; словом, всюду были люди недовольные старыми порядками, сознававшие их негодность, мечтавшие их перестроить заново. Но никто раньше не обращал внимания на них угрюмых, да и сами они, видя свое одиночество, таили про себя свои тяжелые думы, разве что изредка проявляли свое доброе желание послужить своим односельчанам, когда становилось невтерпеж от начальства. Но тогда этих людей преследовали и они были гонимыми, скромными, незаметными, тихими. А тут все они откликнулись, все отозвались на слухи о том, что и в других местах крестьянство заволновалось. По избам стало тесно — всем хотелось делиться с другими своими мыслями. Стали собирать сходы и на них обсуждать добрые вести, привезенные со съезда.

Книжки, добытые в Валуйках, читались нарасхват. Мало их было, и им нельзя было лежать. В избу набиралось народа столько, сколько влезть могли, и читали без устали. Шишко — Русская История, Баха — Царь Голод, и еще Сицилийские крестьяне, Народное представительство, Листки Донской Речи, Сказки Волховского, Хитрая механика. Читали три, четыре часа

-5-

подряд, а когда кончали, хотя бы среди ночи, шли будили соседей и там, в другой избе, начиналось снова чтение, чтобы даже ночью книжки не лежали даром.

Слухи шли, что в соседних уездах крестьяне разгромили помещичьи усадьбы. Поднимался вопрос, не следует ли и всюду делать то же, но сознательные крестьяне удерживали от этого, говоря, что надо подождать пока и в других уездах и в других губерниях крестьяне примкнут к общему делу. Поэтому самые горячие люди свою кипучую жажду борьбы направили на дело подготовки к общему движению. Прежде всего надо было удалить тех старост, писарей, старшин, которые держали руку начальства и господ и заменить их новыми, надежными, готовыми постоять за общее дело. Даже попов, которые стояли видимо за старые порядки, стали всячески выживать из села. Надо было поразведать, что думает народ в соседних волостях, в соседних уездах. И вот те, кому было невтерпеж смирно сидеть на местах и ждать, отправлялись на своей телеге, а кто и пешком, за десятки верст и привозили новые известия и в то же время заносили свою мысль и свои книжки в те волости, где еще народ не понимал, что ему надо делать, а иногда даже еще и ненавидел и гнал тех, кто учил его жить по-новому и бороться против всех устоев прошлой тяжелой жизни. Были и такие волости, где крестьяне смотрели с недоверием и враждою на рабочих и студентов, которые стачками и бунтами нарушают спокойный ход старой жизни и вот сознательным крестьянам приходилось объяснять, что студенты и рабочие являются лишь передовыми борцами за общенародное дело.

А смута кругом все росла; перестали приходить газеты из столиц, остановились железные дороги, замолкли фабрики и заводы и вдруг принеслась весть, что вышел манифест 17-го октября, в котором признавалось законным и полезным то самое, о чем до того дня говорили только «забастовщики», «студенты» да социалисты: было обещано созвать представителей народа для написания новых законов, и объявлялась свобода слова, собраний и организаций.

В Валуйках о манифесте узнали 18-го октября. Телеграмма пришла сначала к начальнику почты, а затем и из Петербурга от живущих там Валуйских граждан. В это время в Валуйках был набор рекрутов, но все присутственные учреждения закрыли, потому что было назначено общее собрание под открытым небом — митинг. Народу собралось сначала не очень много, около тысячи, впрочем ведь и всего-то в Валуйках было 6000 жителей. На этом митинге выступили уже открыто учителя и доктора; говорили о том значении, какое имеет завоевание народом свобод, о которых сказано в манифесте, говорили о том, как тяжела была борьба и сколько жертв погибло в борьбе с правительством за эти свободы, говорили и о том, что борьба еще не кончена, что теперь, когда все союзы стали разрешенными, надо пользоваться новым правом и усилить Всеобщий Крестьянский союз. Тут же был назначен день для нового митинга, на который ожидались крестьяне из ближних и из дальних деревень для обсуждения вопроса о земле.

Через несколько дней действительно состоялся новый митинг. Уже с раннего утра потянулись телеги со всех дорог по направлению к городу, заняли всю базарную площадь, собрались у Земского дома и Городской школы. Народу было много тысяч, но порядок был полный. Один доктор руководил всем ходом митинга, он давал говорить по очереди всем желающим и всех говоривших народ слушал со вниманием и одним выражал сочувствие, другим неодобрение.

Чтобы выразить мнение всего собрание, кто-то предложил принять резолюцию, то есть выражение общего решения. Первым вопросом была — земля. Что земля должна быть отобрана у помещиков и отдана трудовому народу — этого никто не оспаривал. Спорили только о том, надо ли ее

-6-

выкупать или отобрать безвозмездно? Митинг решил, что земля должна быть отобрана без всякого выкупа, а для того, чтобы привести в исполнение это решение, необходимо, чтобы было созвано Учредительное Собрание представителей всего народа прямым, всеобщим, равным и тайным голосованием.

Все ж было ясно, что это трудное дело непосильно одним Валуйским жителям и что за него должен взяться весь народ России. Но то самое, что происходило в Валуйском уезде, совершалось и во всей России. Ораторы рассказали, что крестьяне во всех губерниях ведут борьбу за новую жизнь и соединяются во Всероссийский Крестьянский Союз. Уже Союз имел один тайный съезд 31-го июля, в Москве, на котором присутствовали делегаты от 22-х губерний; теперь же после манифеста 17-го октября, съезды Крестьянского Союза могут быть открытыми и Воронежская губерния должна послать своих делегатов от всех уездов.

Каждый, уходя с митинга, сознавал как много надо сделать для того, чтобы объединить все силы для этого дела, и повсюду пошла работа.

А еще Валуйский уезд не был самым передовым во всем этом крестьянском движении. В других местах не только делали то же самое дело, но еще внимательно следили за событиями во всей России. Поэтому второй съезд Крестьянского Союза быстро удалось собрать, в скорости после 17-го октября: он открылся в Москве 6-го ноября. Туда приехали делегаты от 28-ми губерний. Съехалось человек 200-ти, в том числе 120 крестьян по приговорам 105-ти сельских обществ, да 60 делегатов из тех мест, где полиция помешала созвать сходы несмотря на манифест; кроме того приехали многие интеллигенты, помогавшие крестьянскому движению в разных губерниях. От Воронежской губернии было десять делегатов, в том числе две крестьянки.

Собрания съезда были устроены в Здании сельско-хозяйственного училища. Организаторы съезда была люди вполне сознающие, что им предстояло делать, и понимающие, что крестьянский съезд должен быть очень неприятен правительству, которое столько усилий потратило, чтобы держать крестьян в неведении их силы. В глубине России, в глухих деревнях, еще сохранилась вера, что правительство стоит на стороне народа, и лишь соседние помещики и чиновники скрывают от высшего правительства народные нужды. Но наиболее сознательные люди знали, что сила и вред этих близких к народу врагов его заключается в том, что они поставлены на свое место высшими, в руках которых есть все средства держать народ в повиновении. Как же может такое правительство допустить Крестьянский съезд? Устроители съезда надеялись только, что все население Белокаменной будет порукою в целости делегатов.

И действительно, вся Москва говорила о съезде крестьян, все горячо интересовались его работами, целые толпы народу приходили к дому училища, каждому хотелось узнать есть ли на съезде делегаты из его губернии и хорошо ли они поняли, в чем народное горе. Однако же ученики сельскохозяйственной школы позаботились, чтобы в случае нападения полиции нелегко ей было бы разогнать съезд и чтобы было время оповестить всю Москву о посягательстве правительства: здание училища превратилось в крепость; все делегаты там жили — ночевали и дневали, обедали, пили чай и отдыхали. Ученики уступили им свои постели, свои столы и свою пищу; они все составили боевую дружину обороны, вооружились револьверами и караулили у всех входов и выходов.

Когда открылось первое собрание, Главный Комитет Крестьянского Союза, уполномоченный первым крестьянским съездом, сообщил о том, что было уже сделано для усиления Союза и затем начали свои сообщения делегаты от каждой губернии.

-7-

Тут наглядно представилось, как велика Россия, как объединено общими страданиями и бедами почти стомиллионное крестьянство. Каждый, пока сидел у себя дома, в своей волости, хотя и знал, что не одна она волость-то и не одна губерния на Руси, да разве окинешь ее мыслью, всю нашу безграничную страну, разве представишь себе всю громаду ее, разве измеряешь силу крестьянскую разделенную тысячами верст. А тут, точно на ладони, все губернии предстали в лице своих делегатов.

Москвич из сердца России кланялся съезду по поручению большого деревенского митинга, который его провожал на съезд до станции и здесь слился с рабочим митингом. Среди древних подмосковных боярских и чиновных усадебных поместий также тяжко живется пахатникам как и в глухих окраинах России, и их делегаты с радостью приветствовали московских гостей посланников от дальних волостей.

Встал тут малоросс из-под Киева, в свитке, подстриженный под скопку и своим украинским говором рассказал, что у них уже есть несколько социалистических крестьянских обществ: «социалдемократическое», «социалреволюционное», и союз «Спилки», даже говорить на родном наречии стесняют малороссиян чиновники и не дают печатать книг, и потому бесправие народа еще тягостнее на Украине. То же говорил и делегат из-под Полтавы; с низовьев Дона, с Белой Калихвы-реки, казак положил на стол десятки общественных приговоров, в которых говорилось, что надо крестьянству подумать о новом устройстве всего государства нашего: с Камы, из Вятской губернии, в серой поддевке, молодой парень рассказывал, что в их крае крестьянство хорошо сознало негодность старых порядков; он ехал долго в телеге, пока добрался до железной дороги и всюду видел не только горе крестьянское, но и готовность вести борьбу за лучшую долю там и в Земстве много крестьян и они хорошо устроили по всей губернии и школы и больницы для народа, поэтому-то он уже не так темен на Вятке.

Из-за Смоленска приехал белорусс-гробарь, высокий со впалою грудью с истощенным лицом, точно только что оторванный от своей тяжелой работы в болотах; глухим голосом, медленно говорил он о том, сколько утеснений пережил край: «Я помню двадцать лет тому назад, сказал он, мы собирались по пять, по восемь человек в глухих лесных землянках прочитать запрещенную книжку про Божий Мир, запретного в книжке было то, что она была написана на нашем родном белорусском наречии; мы хотели только знания и правды, но нас за это сажали в тюрьмы, поэтому-то мы давно поняли, что управляют нами неправые люди и теперь вся Белоруссия готова бороться за права и землю и ожидает только Великороссии».

Литовцы из Витебской губернии подтвердили, что и их преследуют за родной язык и даже за веру; с Россиею они слились душою, не хотят они, простой народ, отделения, напротив, вместе со всем русским народом хотят бороться за общую долю и против своих помещиков.

Воронежцы рассказали о своем безземелье и о том как у них книжка пошла, и мысль зашевелилась. Харьковцы сообщили, что они по всем волостям переменили волостное начальство и все волостное хозяйство повели по-новому, так что становые и даже исправники боятся вмешиваться, особенно в Сумском и Сурожском уездах. Ярославский делегат, хожалый человек, с товарами обошел он не одну губернию, видел русскую жизнь и читал газеты. Он сказал, что его

-8-

земляки по безземелью живут главным образом отхожим промыслом, но и всюду куда не заходили Ярославцы, везде они видели бесправие и насилия над гражданами, а особенно над мужиками; ярославцы знают как нужна крестьянству земля, но они, поддерживая борьбу за землю, пуще всего стоят за волю, за права. То же говорили и делегаты из Рыбинска.

Саратовцы своею речью взволновали весь съезд. Рассказали они что по всему Поволжью идет волною народное недовольство и особенно в Саратовской губернии народ сознает, что давно пора востать на борьбу и завоевать волю не только для крестьянства, но и для всего человечества; полная воля и доля могут быть достигнуты только при социалистических порядках. Поэтому хотя саратовское крестьянство всю душою сочувствует делу Крестьянского Союза и борется вместе с ним, но кроме того, вместе с городскими рабочими, с рабочим классом, считает своею мечтою социалистический строй, где не будет ни богатых ни бедных, где все будут трудиться по мере своих сил в одном общем хозяйстве.

После этого съезд стал обсуждать как добиваться удовлетворения этих нужд.

Трудно было спокойно работать, когда со всех концов России приходили страшные вести: в Саратовскую губернию посланы войска с пулеметами, в Кронштадте назначен военный суд над матросами, в западном крае произошел погром евреев. На все это съезд отзывался как любящий брат на горе великой народной семьи.

«Напрасно думают — сказал Суражский делегат — что крестьяне только и пекутся что о своей нужде; мы коренные русские люди, мы хозяева России и мы должны заботиться о том, чтобы всем в России жилось хорошо. Все, кто несет тягость налогов, все, кто посылает своих сыновей в войско, все, кто живет своим трудом, — наши браться к какому бы они народу и племени ни принадлежали: поляки, евреи, кавказцы и финляндцы, все, кто борется за правду и справедливость — наши товарищи. Великое бесчестье и горе русскому народу приносят те, кто посылает его сыновей на братоубийство».

Съезд постановил высказать от имени крестьянства всей России свое негодование против всех насилий и беззаконий правительства и требование, чтобы были созваны выборные от всего народа всеобщим, равным, тайным и прямым голосованием для переустройства всех порядков и передачи всей земли тем, кто на ней трудится.

Все суждения и решения о съезде были подробно записаны и напечатаны в особой книжке, в подробном отчете под названием «Протоколы Второго Всероссийского Крестьянского Съезда». Сущность их проявилась на губернских и уездных крестьянских съездах, которые были немедленно созваны повсюду по возвращении делегатов с Московского съезда.

Согласно постановлению Московского съезда, воронежские члены Всероссийского Крестьянского Союза решили созвать съезд крестьян своей губернии. Каждое общество могло послать своих делегатов, с приговором постановленным на сходе. Съезд был нужен для того, чтобы обсудить сообща как вести дело, принять общие решения и выяснить задачи и значение Крестьянского Союза делегатам таких обществ, где еще крестьяне не сознали, что все их бедствия проистекают от существующих в нашем государстве порядков.

Когда в Валуйском уезде обо всем этом стало известно, крестьяне решили послать и своих делегатов на Воронежский съезд. Конечно, еще далеко не все в Валуйском уезде понимали,

-9-

как важно объединить усилия всего крестьянства в России для борьбы, а многие боялись постановлять такие приговоры, однако же семь делегатов были посланы на губернский съезд и из них некоторые были уполномочены приговорами не только своего, но и соседних обществ.

Все эти делегаты собрались в Валуйках в Книжном Складе. Радостно им было встретиться тут и увидеть каждому из них, что он не один и что во многих волостях имя Крестьянского Союза уже было дорого. Радостно было им, но и жутко: что-то будет в Воронеже, как то идет дело по другим уездам губернии? Не знали этого, и у каждого закрадывалось в душу сомнение, точно ли это дело прочное? Все делились своими мыслями друг с другом. Ехали они, собственно сказать, не за тем, чтобы при помощи съезда объединить Крестьянское дело, а больше чтобы посмотреть да послушать, что будут говорить другие. Дорогою к ним присоединились делегаты из Острогожского уезда, а на вокзале в Воронеже их встретили интеллигенты — доброжелатели крестьянскому делу и сотрудники Крестьянского Союза, проводили их на приготовленные для них квартиры и рассказали им как устроен съезд, каковы его задачи, чего от него ждут сознательные крестьяне других губерний. Уже тут многое выяснилось валуйским делегатам, они увидели, что дело, которое они делают, имеет всероссийское крестьянское значение, поняли всю важность выпавшей на их долю обязанности перед всем крестьянством, а не только перед своим обществом. Но в то же время они увидели, какие большие трудности ставит им на пути существующий у нас в России политический порядок. Ехали они по земельной нужде и ни о чем другом не думали, заниматься политикой не хотели и боялись, но политика стала им на пути, как лютый зверь, и от нее нельзя было отмахнуться, надо было о ней поразмыслить и так или иначе решить, как с нею быть. Это все равно как перед усталым пешеходом, который думает найти покой за поворотом дороги, вдруг за поворотом и пред ним открывается снова широкое поле, далекий и трудный путь.

Трудности эти, созданные правительством, обнаружились с первых же шагов. Когда на другой день делегаты пришли в Земскую Управу, где было назначено место съезда, их там встретили уже не дружеские лица, а полиция. Земская Управа была оцеплена и никого туда не пускали. Крестьяне и тут еще не поняли, что это означает. Они были уверены, что приехали на вполне законный съезд, потому что манифестов 17-го октября объявлена была свобода собраний. И делегаты обращались к полиции с вопросом, где тут находится Крестьянский Союз и показывали свои общественные приговоры. — «Ступай к своему земскому начальнику, отвечала полиция, он тебе расскажет, где твой союз».

Многие и точно вернулись после этого домой, не найдя в городе Союза. Но Валуйские делегаты так не поступили. Они уже имели добрых советников и отправились к ним.

— «На счет того, как теперь быть с вашим съездом, ответили им интеллигенты, мы пораздумаем, а пока идите на собрание рабочих, посмотрите, как они ведут свое дело», — и пошли вместе с ними.

Грустно было им идти вместо Земской Управы в железнодорожные мастерские. Сомнения еще больше овладели ими на счет крестьянского съезда — действительно ли это дело «правое», если губернатор его не разрешил? Справедливое и законное казалось им нераздельным и если съезд оказался незаконным, то может быть и неправильно они поступили, что поверили тем, кто приглашал их на съезд.

Митинг рабочих происходил в огромной мастерской, где красят вагоны. Рабочие

-10-

выкатили вагоны, и от того мастерская стала просторною и в ней поместилось тысяч пять народа. Тут же оказались и большинство крестьянских делегатов и из других уездов, которым их интеллигенты тоже посоветовали прийти сюда так же как и валуйским.

Несмотря на то что народу было много, все шло в порядке. В глубине мастерской, на возвышении сидел председатель и туда же выходили говорить ораторы. Речь шла о манифесте Петербургского Совета Рабочих Депутатов. Крестьянам казалось странным, что манифест исходил от рабочих: они привыкли только к царским манифестам; выходило так, что петербургские рабочие брали на себя царственное дело, но к удивлению крестьян воронежские рабочие относились к этому с полным согласием. Из речей ораторов крестьяне узнали, что рабочие действительно считают свое дело свободным от правительственных предписаний, независимым от установленных законов; дело свое они считали справедливым и всенародным, хотя оно и не разрешалось существующими законами. Не всякий закон справедлив, а потому не всякому закону надо подчиняться. Наши законы написаны не выборными от народа, а чиновниками, то есть врагами народным, а потому что все и созданы то ко вреду народа и к выгоде его угнетателей. Значит, нечего спрашивать, что законно, а что не законно; надо спрашивать, что справедливо и что несправедливо.

На стороне закона стоит вся сила государственная: бары, чиновники, полиция, войско, но если на сторону справедливости станет народ, то никто и ничто его не одолеет. Рабочие по городам и заводам давно уже осознали все это, давно уже ведут свою борьбу; но сила их только тогда будет достаточно велика, когда они станут вести свою борьбу сообща с крестьянами, которые ведь так же или еще больше угнетены, чем рабочие.

Поэтому-то Советы Рабочих Депутатов устроились не по закону, а для борьбы против существующих законов, и Петербургский Совет в своем манифесте сообщал, что правительство в своей борьбе с народом, ради сохранения старых несправедливых законов, ведет всю нашу страну к гибели: оно заключает непосильные для народы займы у иностранных государств, а накопленные в России запасы золота вывозит целыми вагонами заграницу. И петербургские рабочие призывали весь русский народ в согласии со всеми партиями, которые борются за свободу и благо народа, спасти Россию от разорения, в которое ее повергает правительство, призывали отказываться платить налоги и не признавать распоряжений правительства и его чиновников.

Несколько ораторов говорили обо всем этом, были тут рабочие и интеллигенты, но все обращались к собравшимся на митинге как к товарищам, и крестьяне увидели, что все эти люди составляют одну тесную семью, обсуждающую общее дело. Тут-то почувствовали крестьянские делегаты, где должно искать себе союзников всероссийское крестьянство, с кем надо идти ему рука об руку в своей борьбе с врагами народа, и какую уже огромную и надежную силу составляют те, кто сознал негодность старых порядков и держатся за эти порядки только потому, что само крестьянство, разбросанное по волостям и селам необъятной страны, все еще чтит и терпит эти негодные порядки, эти лихие законы. Ораторы обращались к крестьянам и призывали их присоединиться к общей борьбе.

Как только стало известно, что на митинг пришли крестьянские делегаты, рабочие расступились и пропустили их вперед. Крестьяне стояли невдалеке от подмостков, на которых говорили ораторы, и им было все отлично слышно. Обидно и досадно было, что они не могли обсуждать так же свободно и открыто свои дела, как это делали рабочие; и вот они обратились к

-11-

собранию с вопросом, нельзя ли им здесь высказать и свои нужды и посоветоваться, что им делать. Хотя рабочие не окончили еще обсуждения своих вопросов, однако же митинг тотчас же постановил отложить до другого дня окончание своих дел и предоставить крестьянам сейчас же, здесь же начать работы своего съезда.

Тогда выступили один за другим делегаты всех одиннадцати уездов Воронежской губернии и выяснили потрясающую картину народной нужды и горя. Самое горестное рассказал делегат Землянского уезда: правительство борется против крестьянского освободительного движения, натравливая темных и несознательных крестьян из глухих деревень на их же братьев начавших борьбу за общее дело. Правительство выставляет бунтовщиками те села, где уже поняли, чего должен добиваться народ и при помощи подкупа, спаивания вином и клеветами подбивает крестьян же других сел бороться и разорять своих сознательных соседей. Что может быть ужаснее народного мрака, когда брат идет на брата в угоду утеснителей? Дошло до того, что под влиянием черносотенцев в одной волости, когда были посланы делегаты на съезд, часть общества была уверена, что это дело темное и желая уличить делегатов в их преступных замыслах, послала от себя человека следить за делегатами. Этот человек был уверен, что делегаты крестьянских обществ, приехав в Воронеж, получат подкуп — Бог весть от кого — и затем станут обманывать народ, уверяя, что существует какой-то Всеобщий Крестьянский Союз. Но увидевши своими глазами этот митинг, убедившись, что все это дело ведется действительно самим народом, тот самый человек, который приехал, чтобы обличать других, заявил свою готовность служить Крестьянскому Союзу и даже жизнь свою отдать за него.

Тут же были прочитаны десятки приговоров сельских обществ о присоединении ко Всеобщему Крестьянскому Союзу.

На другой день не удалось найти помещения безопасного от преследований полициею, где бы могли собраться все крестьянские делегаты вместе. Они собирались группами по разным квартирам и выяснив себе положение дела Союза и познакомившись со взглядами социалистический партий на то, что должны делать, как добиваться, как крестьянам надо вести свою борьбу, делегаты разъехались из Воронежа с твердым решением прочно поставить дело Союза на местах.

Валуйские делегаты, вернувшись с Воронежского съезда, прежде чем разъехаться из Валуек по уезду, порешили собрать через несколько времени уездный съезд и выработали общими силами указания как вести на местах организацию Союза. Со съездом решили поторопиться, чтобы лучше объединить всю работу.

Трудность этого дела была очень велика. Где найти такой дом, чтобы могли собраться делегаты? Открыто занять помещение Управы было опасно. Полиция и казаки разогнали бы съезд; надо было собираться тайно, но для этого не находилось квартиры в маленьком городке. Наконец, один гражданин уступил свой домик на окраине города. Погода стояла суровая, целую неделю метель не унималась, и по степям было тяжело и даже опасно ехать в город. Однако же назначенный день человек тридцать делегатов явились в Валуйки, к ним присоединились многие учителя, помогавшие крестьянскому союзу. К месту собрания приходили не сразу, а по несколько человек, чтобы не было заметно, что в домике столько народу. Самая большая комната в домике была все-таки очень мала; из нее вынесли решительно все за исключением нескольких стульев и скамеек; в соседних маленьких комнатах тоже толпились люди, теснясь к двери в большую комнату. Шум стоял в маленьком домике: все спешили познакомиться друг с другом и обменяться своими

-12-

соображениями еще до начала собрания — хорошо, что по Валуйкам гудела буря.

Собравшиеся были уже людьми сведущими в том, как вести дело, и когда пришли все, кого ожидали, выбрали председателя и приступили к обсуждению.

Слово взял один из делегатов, бывших в Губернском съезде, молодой крестьянин из дальней волости; он ехал в Воронеж, как и другие, с своими сомнениями, и когда ему сказала полиция около Земской Управы, что съезд крестьян запрещен губернатором, то он пошел к губернатору. — Я сюда прислан моим обществом, сказал он, и не могу вернуться, не узнавши ничего о союзе. Что он такое есть? И где он есть? Мы люди темные, иные нам хвалят Союз, иные хулят. Уполномочило меня общество пойти своими глазами посмотреть, а тут губернатор не позволил быть собранию Союза. Где же теперь узнать о нем правду?

Губернаторский чиновник, видя, что мужик пришел смышленый и пытливый, доложил о нем самому губернатору и сам губернатор вышел к нему и стал говорить с ним. Он сказал, что запретил собрание Союза, потому что Союз этот устроен крамольниками, которые записались против царя. — «Если ты хочешь узнать все как следует, так пойди к твоему земскому начальнику, он тебе все объяснит, — говорил губернатор, — а если хочешь посмотреть, какие это крамольники ведут всю эту смуту, — добавил он, — так иди к рабочим, в железнодорожные мастерские, они такие же бунтовщики». «Что же», — ответил смелый крестьянин губернатору, — «пойду послушаю, что крамольники говорят, если уже не допустили меня увидеть собрание Союза. А без этого не могу и вернуться в мое общество, не разведав того, за чем меня послали».

И вот он пришел на митинг рабочих и увидел своими глазами тех, кого губернатор назвал крамольниками, услышал своими ушами ихние речи.

— «Словно пелена у меня тут с глаз спала», — говорил делегат о своем путешествии в Воронеж и о митинге рабочих. — «Тут-то я понял, что эти люди всею душою преданы нашему народному делу и радостно мне стало, что есть у нас в городе друзья и что не одни мы ведем свою борьбу».

— «Все было мне дивно на этом митинге. Какой порядок был, как внимательно всех выслушивали, как сказали почет и уважение крестьянским делегатам и выслушали их о крестьянских нуждах».

Тут впервые перед Валуйскими крестьянами такой же крестьянин, как и они, и хорошо им известный, такой же делегат, как и они, но побывавший на Воронежском съезде, передал то, что узнал о социалистических партиях. — «Мы видели, говорил он, что все эти люди на нашей стороне и стоят за наши интересы: однако же мы заметили, что между ними тоже идут споры. Потом уж объяснилось, что социалисты поделились на две партии: социалдемократов и социалистов-революционеров. Нам казалось, что на счет наших дел они согласны между собою, а не согласны только в том, как лучше действовать, чтобы добиться скорее лучших порядков. Но я вам говорю, товарищи, от всего сердца, что и те и другие стоят за нас, борьба ихняя за народ ведется давно, и много людей пошло за народ на каторгу и на смерть, и не одолели они врагов народных только потому, что мы-то не знали о них. Теперь же мы должны сами вести наше дело и социалисты будут нашими добрыми помощниками».

После этой речи собрание перешло к обсуждению условий жизни в Валуйском уезде и о способах, как поставить прочно дело Союза во всех волостях. Обсудили те вопросы, которые подымались на сходах в разных деревнях и определенно выразили, что каждому проводить в своем обществе, чтобы было единство требований. Кроме удаления старшин и писарей, которые

-13-

тянут руку начальства, решено бойкотировать стражников, не пускать их на постой, не продавать им хлеба и никаких продуктов.

В одном селе обсуждался вопрос, считать ли женщин равноправными с мужчинами в политических правах. Поэтому обсудили и этот вопрос. Было выяснено, что в крестьянской жизни женщина несет те же самые тягости, что и мужчина, и потому ей также надо предоставить все права человека.

Относительно помещиков решено поступать с осторожностью, так как покамест силы Крестьянского Союза еще недостаточно велики, чтобы предъявить сейчас же требования о земле. Аренды решено по возможности не платить, оттягивая до весны, но ни в каком случае не доводить до открытого столкновения, которое могло бы привести к вооруженной борьбе.

Речь зашла о военном положении, усиленной охране и о смертных казнях. Некоторые говорили, что надо требовать отмены смертной казни. Многие возражали, что теперь, после того как министры и чиновники совершили столько преступлений против народа, остается только предать их самих смертной казни.

Однако же съезд порешил, что хотя правительство и его слуги действительно являются врагами народа, все-таки даже и к ним нельзя применить смертную казнь, после того как народ их одолеет. Жизнь человеческая не должна уничтожаться, как какая-нибудь вещь.

Ее не могут создать люди и потому не должны ее и отнимать. Да и пользы никакой не может быть от казней, потому что ими уже не искупишь того горя, которое принесли народу теперешние правители, смерть погибших за народ борцов не искупит даже и смерть их палачей. К тому же только те, кто погиб, может быть, имели бы право свести счеты жизнью за жизнь, но их уже нет.

Особенно долгий спор возник по вопросу о воинской повинности. Все соглашались в том, что у нас войско является тройным злом. Во-первых, оно оказывается бессильным защищать отечество, как это показала война с Японией; во-вторых, оно вытягивает из народа все силы: самые здоровые и молодые люди уводятся из деревень в казарму, а оставшиеся в деревне должны платить непосильные подати на содержание этих казарм; в-третьих, эта бессильная против внешнего врага и дорого стоящая армия направляется против самого народа и подавляет его.

Однако все сходились также на том, что отказаться от воинской повинности никак невозможно, потому что тогда страна наша останется уже совсем беззащитной от нашествия иностранных войск. Собрание поэтому просило присутствовавших интеллигентов объяснить, как это дело обстоит у других народов. Один доктор рассказал тогда, что в Швейцарии и Норвегии существует народная милиция, при которой все граждане обучаются военному искусству, занимаясь каждый год недели по две или по три под руководством военных учителей, так что в случае нужды весь народ может встать с оружием в руках на защиту своей страны. Но при таких условиях никогда нельзя направить войско против своего же народа. Это сообщение было с большою радостью выслушано съездом и решено всюду на сходах объяснять, что постоянная армия должна быть заменена народною милициею.

Правительство не могло не заметить того, что совершалось в Валуйском уезде. — «Посмотрите, что в Валуйках делается», — говорил однажды воронежский губернатор. — «Не найдешь никаких нитей, а весь уезд как один человек действует». Чтобы разыскать нити, правительство прибегло к привычному для него способу: арестовать несколько лиц, замеченных своею преданностью народу и непокорством властям.

В начале января были арестованы прежде всего заведующая книжным земским

-14-

складом Первеева, затем помощник землемера, исключенный за неблагонамеренность из старшего класса сельскохозяйственного училища в Саратовской губернии, Столяров, два сельских учителя Гуков в Саловке и Ильин в Коновалово и, наконец, священник села Тарабанова отец Иван Мерецкий.

Крестьяне давно чувствовали, что «их людям» угрожает опасность. Во многих деревнях крестьяне устроили даже охраны. За последними избами в поле расставляли часовых, которые следили за всеми приезжающими и в случае появления господской коляски смотрели куда она едет; если гости были подозрительны, в деревне поднималась тревога, а иногда даже били в набат, и все жители сбегались на защиту тех, кому грозила беда.

Однако уберечь не удалось. Чтобы арестовать Коноваловского учителя, прискакали 50 казаков. Крестьяне увидели беду и стали стекаться к школе окруженной казаками. Явился исправник и направился к учителю, но крестьяне загородили ему собою дорогу. Исправник сказал, что ему надо пройти в школу и просил дать ему дорогу. — «Мы знаем, что тебе надо в школе; не за добрым делом ты приехал, отвечали крестьяне, не пустим тебя».

Учитель Ильин стоял на крыльце. Исправник обратился к нему и потребовал, чтобы он убедил толпу разойтись иначе угрожал, что прикажет стрелять. — «Стреляйте, убийцы», — кричали ему из толпы. — «Убивай нас всех с ребятами», — кричали бабы, — «мы тебе не выдадим учителя».

Исправник подал знак казакам. — «Раз», — скомандовал он, — «два, три…» Но толпа не дрогнула. Залпа не последовало. Верно казакам был дан приказ первой команды не слушаться, она была дана только для острастки, но острастка не подействовала.

Учитель тогда заговорил, и то, что не смогла сделать угроза исправника, сделали мирные слова Ильина. — «Братцы, не надо этого. Не нужно допускать до кровопролития. Дело ваше все впереди; меня отпустите, я поеду пострадаю, а вы делайте наше общее дело.

Одним вам не справиться ос врагами, — ни меня не защитите, ни себя не сохраните. Старайтеся поскорее, чтобы по другим волостям и уездам народ также понял, кто его враги, тогда-то наступит и ваше действовать».

Учителя увезли, а учение его осталось жить в душе у всех.

Точно так же старались крестьяне уберечь и Саловского учителя. Он поехал в город по делам. Долго его не пускали, опасаясь беды, а когда ему уж непременно надо было ехать, ему дали для охраны двенадцать односельчан. Так грудью своею защищали своего учителя, но казацкая сила одолела, и его также увезли в тюрьму.

Видя, что народ защищает своих доброхотов, правительство решило действовать хитростью. К отцу Ивану в Тарабановку исправник приехал один с урядником, на Крещение, в обеденное время, когда его никто не ждал, а казаков оставил вдали от села. Однако крестьяне заметили вовремя недоброго гостя и ударили в набат, тотчас же сбежался народ без шапок, без полушубков, кто в чем был, и прежде чем исправник вылез из своего возка, освободившись от своих меховых покрывал и тулупа, — дело было зимнее — крестьяне уже стояли плотною стеною между ним и крылечком у дома батюшки. Видя, что хитрость ему не удалась, исправник перешептнулся с урядником, и тот куда-то ускакал.

Исправник просил пропустить его к священнику, которого ему надо видеть по делам. — «Хорошо мы знаем, какие у вас дела», — был ему ответ, — «Не пустим».

Набат все гудел, и толпа сбегала со всех сторон. Через полчаса явилась сотня

-15-

казаков. — «Становись на колени, никого не пропускай», — раздалось из толпы. Ложь исправника стала ясна; если казаки прискакали, значит, не за требою приехал к священнику исправник.

Отец Иван вышел на крыльцо. Исправник просил толпу пропустить только его одного. Толпа потребовала, чтобы он снял свою шашку и револьвер. Он согласился и его впустили.

Исправник уверял священника, что он сам не рад тому, за чем его послали, но что он вынужден непременно арестовать отца Ивана, сколько бы жизней это ни стоило, и просил убедить народ не оказывать сопротивления, предупредить кровопролитие.

Чудовищное дело: два человека — старый, добродушный на вид, с растерянным видом исправник и молодой, сильный и спокойный священник тихо совещались о том, каким способом легче всего один из собеседников — старый и дряхлый — может увести из прихода молодого и сильного. А за окном стояли лицом к лицу сотни безоружных, раздетых, несмотря на мороз, крестьян и разодетые в пестрые кафтаны казаки на конях с винтовками за спиной, с нагайками в руках. Русский народ на коленях, чтобы телами своими заслонить священника от насильников, царевых слуг с «вольного Дона».

Батюшка вышел к народу и стал убеждать его не противиться. — «Наше дело впереди, говорил он. Отпустите меня». И народ отпустил его. Прослезился отец Иван: «Прощайте, дети», — говорит. И народ плакал, и исправник утер кулаком слезу. Значит, знал он, что делает подлое дело, идет против своего родного народа.

Отца Ивана увезли… Народ же собирался на призыв набата, и толпы приходили из соседних деревень, из Ураевки, из Саловки, из Яропольцева, из Вейделевки… Они горячо упрекали тарабановцев за то, что они выдали батюшку. — «Что было делать…» — отвечали Тарабановцы: — «Батюшка сам сказал, чтоб отпустили его…» — «Прощайте, дети… сказал он… А кому я нужен, выручайте…»

Сказал ли так батюшка или это уж показалось кое-кому, тут было не до того, чтобы разбирать. Одни говорили, что он сказал только — Прощайте дети, — а другие слыхали, что говорил он — Выручайте… Но не все ли равно? Слово было сказано, и у всех только и в мыслях было — выручать, выручать батюшку.

Когда ударили в набат в Тарабановке, как было заранее условлено, гонцы поскакали в соседние деревни известить о случившемся. В селе Ураево в это время было собрание в одной большой избе, где жил почтенный крестьянин, у которого обычно хранились газеты и книги. Мальчишка-вестовой прискакал прямо сюда и, вбежав в избу, крикнул: «Братцы, идите! Помогайте выручать, батюшку берут, супостаты!» — Народ вздрогнул. Один из присутствовавших тотчас же кинулся на колокольню и стал звонить в набат, но обессилел и упал… Но набат гудел, чья-то сильная рука делала то, что не в силах был сделать первый вестник беды.

Народ сбегался на площадь. Один из крестьян стал держать речь о том, что случилось в Тарабановке. Он призывал всею деревнею двинуться на выручку батюшки. День это было субботний. Решено было завтра с утра отправиться в Валуйки, куда увезли отца Ивана. После долгих обсуждений порешили идти с хоругвями. — «Те, кого забрали в тюрьму, стояли за святое дело, потому и мы пойдем за ними со святостью». Во-вторых, постановили, чтобы никакого оружия не брать с собою: — «Мы не на грабеж идем, своих людей выручать идем. Зачем же нам оружие?» Наконец, тут же было сказано, что полиция может подослать своих провокаторов, людей, которые,

-16-

чтобы вызвать смуту, сами начнут стрелять, поэтому решено, чтобы каждый смотрел за своим соседом. Послали уведомить обо всем этом Тарабановцев, а также и во все другие села, даже и далекие. Опасались, что из дальних сел не успеют прийти вовремя, но откладывать этого дела не хотели.

На другой день, в Воскресенье, еще до зари, из Тарабановки двинулось шествие. До Ураево было шесть верст, туда пришли как раз к обедне. Народ еще толпился у церкви. — «Что же, вы готовы, братцы? Мы идем на большое дело», — говорили Тарабановцы. — «Мы готовы, а только перед большим делом надо помолиться», — отвечали Ураевцы. Пошли в церковь; отец Петр был уже там; его стали просить выйти на площадь и отслужить напутственный молебен и выдать хоругви для шествия.

Отец Петр отказался от этого. Тогда крестьяне вышли из церкви и сотворили на площади свою молитву, а священник, не захотевший быть с своею паствою в тяжелую минуту жизни, остался в церкви один с своим псаломщиком. Долго после этого Ураевцы не могли забыть этого и простить своему плохому пастырю.

Торжественно шествие вытянулось по дороге среди снежной пелены полей. По пути приставали к ним деревни уже заранее оповещенные об этом. В город поскакали гонцы, чтобы предупредить тамошних учителей и докторов, которые стояли за народное, и спросить их совета, как лучше поступать в городе, чтобы не повредить общему делу Крестьянского Союза.

Старики, дети, бабы и парни все шли одною дружною толпою, все хотели прийти на выручку людей, которые искренне и бескорыстно служили всенародному делу.

Верст за 17-ть до города встретил шествие гонец, привезший уже ответ города на запрос деревни. Горожане сообщали, что в Валуйках 175 казаков и две роты солдат, и может дойти до большого кровопролития. Затеяли крестьяне большое и хорошее дело и повредить оно Всеобщему Крестьянскому Союзу никак не может, но знают ли крестьяне, какой опасности они подвергают сами себя?

Шествие остановилось. Все выслушали со вниманием гонца и еще раз обдумали, то, к чему шли. Тихо было. День выдался не холодный, серенький; ровное небо и ровная снежная даль, казалось, и края не имели, а среди них безбрежных, стояла одиноко толпа народа тысячи три человек, охваченные суровою думою.

— «Что же, братцы…» — сказал тот же крестьянин из Ураевки, который и накануне держал речь на церковной площади, — «Идти ли дальше?» — «Идти, идти». — Отвечала вся толпа, дружно как один человек.

— «Ну пойдемте… А только, может, кто и передумал, так еще не поздно, пусть идет себе с миром домой. Дело наше трудное, дело опасное, может, и впрямь кому жутко, так пусть не идет с нами, чтобы потом не жалел, что бы ни случилось…»

И опять в тишине стояла толпа, но никто не хотел отстать от общего шествия, и оно двинулось снова вперед.

Перед городом пролегло полотно железной дороги, и путь проходил близ станции; день был праздничный, воскресный, и железнодорожные рабочие не были заняты, они увидели шествие и стали расспрашивать, что оно значит. Узнав о событиях в деревнях, они очень жалели, что крестьяне не оповестили их заранее: — «Мы бы тоже пришли пособить вам выручать ваших людей».

-17-

Перешли полотно железной дороги, перешли высокий мост через речку, стали подниматься в гору по улицам города, соединившись с некоторыми жителями пригородных слобод. Прошли мимо земского дома, прошли, крестясь, большую соборную площадь и направились к тюрьме.

Город уже знал, что деревня двигается на него. Ехавшие в город из поместий сообщили о шествии, молва быстро разнесла слухи, купцы стали закрывать свои лавки, боясь, что крестьяне разгромят город.

Тюрьма стоит на краю города, а перед нею тянется ровная, очень широкая улица. Тут [нрзб] сгрудились люди, послали трех ходоков вытребовать к себе начальство, а в ожидании стали выслушивать речи. Обращались к горожанам ораторы — крестьяне — объясняли, зачем они сюда пришли и успокаивали тех, кто думал, что крестьяне явились сюда как враги.

Тем временем прискакали казаки и стали в стороне; тогда один крестьянин произнес речь, обращенную к казакам. Он усовестивал их не выступать против народа, говорил, что пришли сюда выручать тех, кто просвещал народ и учил его, как избавиться от безвыходной нужды. Речь эта, видимо, произвела впечатление даже на казаков, и впоследствии их сменили новыми, приведенными из экономий, потому что эти стали ненадежны.

Наконец, явился помощник исправника. Сам старик исправник не пришел: он был занят — в другом конце уезда надо было усмирять крестьян.

Строго и деловито заговорила толпа с помощником исправника: — «Народ пришел сюда за теми, кого вы от нас отняли и заперли в тюрьму», — сказал выступивши вперед почтенный крестьянин. — «Народ требует, чтобы объяснили ему, за что их заперли в тюрьму, какая их вина?»

— «Да ведь не я их арестовывал», — оправдывался помощник исправника, «я не знаю за ними вины».

— «Не знаете», — ответили ему. «Вы не знаете. Когда арестовывать, так вы друг друга посылаете, а когда ответ держать, так вы друг за друга прячетесь. Вы не знаете за ними вины. Ну, а мы знаем, что нет за ними никакой вины. Ничего они не сделали дурного, кроме хорошего. Отпустите их. Отпустите на вольную волю, не то мы всю тюрьму разнесем, а их освободим».

Помощник исправника растерялся и, боясь народного гнева, пошел в тюрьму, посоветоваться с начальником этого скорбного дома, и решили отпустить арестованных.

Тут невозможно описать восторга толпы, когда на улицу стали выходить из калитки один за другим заключенные. — «А наш где, а наш?» — кричали Саловцы и Коноваловцы. Вот вышли и их учителя.

Нет ли там еще кого, не забыли ли про кого? Нет, все политические заключенные были выпущены.

Сделавши свое дело, полные радости от своего успеха крестьяне стали расходиться по деревням, а освобожденные ими люди ушли кто куда знал. Часа через два в городе было уж все спокойно; только на соборной площади около Земского дома стояли человек полтораста с хоругвями, собираясь нести их обратно.

Тем временем старик исправник вернулся в город, окончив в деревне свое гнусное дело. С ним была полсотня казаков. Узнав о случившемся, он, в странном гневе на своего помощника, послал на площадь тех казаков, которые прискакали только что с ним из деревни, и приказал беспощадно разогнать всех оставшихся еще на площади.

-18-

Казаки появились со стороны реки, из-под горы и вдруг напали на народ, оттеснив его к Земскому дому. Эти опричники, забывши, как их прадеды и прапрадеды отстаивали свою собственную вольность, как дикие звери ринулись на мирную толпу и стали стегать ее нагайками. Казаки вышибли из рук Хоругвеносцев их святыню и повергли ее на земли и топтали конскими копытами.

— «Изверги, кровопийцы, святотатцы…» — кричали крестьяне. — «Кому вы служите, избивая свой родной народ…» Но озверевшие казаки не унимались и продолжали насилие.

— «Вот так расправляются с нашей святынею государевы слуги», — воскликнул один старик, глядя в глаза офицеру. Тот нагнулся и выстрелил в него в упор из револьвера. Старик невольно уклонился, и пуля пролетела мимо уха, ударилась в стену, отбила кусок кирпича, который сорвал кожу на щеке старика. — «Жаль мне, что офицер промахнулся», — говорил потом крестьянин, когда ему перевязывали рану. — «Хорошо умереть за великое дело».

Толпа медленно отступала: она не дрогнула, оборонялась как могла, но должна была уступить силе. Негодованию крестьян не было конца. Сколько раз они слышали и видели, как пользуется правительство военною силою для издевательства над личность граждан, но надругательство над святынею поразило их, как будто никто не мог допустить этого в мыслях своих. Что же это? Значит, все эти хоругви святы для правительства только до тех пор, пока служат с ними молебны за царя и за его слуг? Значит, само правительство не верит их святости, если надругается над ними, как только они в руках народа становятся действительным знаменем установления на земле мира и братства вместо теперешнего угнетения и горя и борьбы вооруженных против безоружных, сильных и богатых против слабых и бедных…

К вечеру уже по всей округе говорили о событиях в городе. Деревни, точно встревоженные ульи кишели народом, целые толпы двигались по улицам, собираясь то у той то у другой избы, обсуждая поразительные дела.

Когда вечером два освобожденные учителя пришли за своими вещами, оставшимися в тюрьме, — их тотчас же арестовали снова. Разыскали в городе и отца Ивана и снова заперли его в тюрьму. Остальные скрылись.

Через день в одной дальней деревне, в избе крестьянина, который во время освобождения из тюрьмы заключенных выступил в первых рядах, собрались ходаки из соседних сел и деревень на совет, — как быть, что делать, вывезли на совет одну учительницу из города, чтобы и от нее выслушать о том, как поступить.

— «Что же теперь делать? С местными властями, видно, бесполезно разговаривать: они ссылаются друг на друга и на высшее начальство… Значит, надо идти к высшему начальству, там закрепить народные права… Надо на Москву идти…

— „Да разве нас [нрзб] послушают…“

— „Как же не послушают-то? Ведь сказано в книжках, что нас крестьян в России девяносто миллионов, рабочие того же требуют, чего и мы, господа-интеллигенты того ж добиваются… Девушки молодые за народ жизнь свою отдают и геройски умирают за народную свободу; прав для народа добиваются. Права нам нужны, а без прав не добудем мы и земли…“ — „До Москвы-то далече… Когда это дойдешь туда, по зимнему времени?“

— „А что же, разве разучились крестьяне по земле ходить? Как при Стеньке Разине ходили? Как ходили при Пугачеве? Ноги-то у нас, у русских мужиков, те же остались, только

-19-

головы стали поумнее. А если головы поумнее стали, так и надо понимать, что товарищи говорят, которым повиднее это дело, да то, что в книжках сказано“.

— „Да как же безо всего идти?“

— „С голыми руками не пойдем, что говорить. Ходили мы в Валуйки с хоругвями, да порастоптали их казаки; на Москву пойдем с оружием…“

— „А если войска против нас пошлют?“

— „Мы-то ведь сила, пойдем на Москву со всех сторон, через все волости, через все губернии и всюду народ будет приставать к нам и пойдет с нами. Придем в Москву, там рабочие тоже восстанут… Они уже восстали в декабре, да за нами вышла задержка, мы их не поддержали…“

Учительница все молчала, все слушала, как рассуждали крестьяне, наконец, дошла и до нее очередь: попросили и от нее слово.

— „Вот мы их тогда не поддержали… А что если теперь нас другие не поддержат?.. Нет, товарищи. Дело наше великое и трудное, так просто его не сделаешь. Мы пойдем на Москву тогда, когда сговоримся с другими волостями и губерниями, чтобы восстать всем дружно как один человек. Поэтому отложим сейчас наш поход на Москву, а пойдем по всей земле русской кличем. Есть у нас Всероссийский Крестьянский Союз, соберем все свои силы вокруг него и все условимся выступить все сразу по призыву нашего Союза. Долгая нужна работа, упорная воля, без этого не усилим мы врага“.

Долго еще шли споры в убогой избе, и поздно за полночь разошлись граждане-товарищи.

Дело было вперед действительно трудное и великое… Учительница стояла молча у окна и смотрела на замерзшее оконце — и сама не заметила как вслух сказала: „Велика наша Россия, трудно всю ее поднять, сколько еще надо торопиться сделать…“ — Хозяин избы тихо подошел к ней и, положив тяжелую руку свою на ее руку, сказал: — „Что вы? Не нужно грустить, товарищ. Россия велика, всего дела нам нам одним не переделать. Мы живем в нашем уезде, и за наш уезд мы будем в ответе. В других уездах есть другие люди, и вся наша работа сольется в одну по всей России, и сметет все темное и злое, которое заполонило всю нашу Землю“.

КОНЕЦ.